Конференция 2019

Сергей Витяев

Русская революция и феминизм: богостроительство новой женщины

В данной статье мы хотели бы поговорить о том, какое место занимал феминизм в пёстром спектре философских и политических учений в дореволюционной России, почему эпоха гражданской войны стала переломным моментом в истории российского феминистского движения. Ответ на эти вопросы может иметь значение для современного феминизма, поскольку, как нам представляется, феминизм, русская революция, русская идея и русская философия связаны между собой сложными многомерными отношениями. И коль скоро, в современной России наблюдается неутихающий интерес к дореволюционной культуре Российской империи и к её революционному концу, то и опыт феминистской философии той эпохи должен быть осмыслен в современном контексте.

В дореволюционной русской философии можно выделить три основные философских течения. В каждом из этих течений сформировалось особое отношение к женскому движению, к проблемам и природе женщин.

Первое направление мысли – либеральное, рационалистическое и позитивистское. Это направление в целом ориентировалось на те идеалы, которые были выдвинуты мыслителями Просвещения, на ценности свободы, равенства, разума и науки, на основании которых может быть реформировано общество. В отношении женского вопроса в этом направлении, по крайней мере на уровне общих идей, декларировался принцип равенства женщин как разумных человеческих существ мужчинам, а также провозглашалось неприятие особенно архаичных форм гендерного поведения в традиционной русской культуре как предрассудков. Хотя на этих декларациях у русских либералов (и не только дореволюционных) порой оканчивался интерес к женскому вопросу, всё же из этого направления вышли многие выдающиеся деятельницы женского движения: Мария Трубникова, Ариадна Тыркова-Вильямс, Анна Философова, Ольга Шапир, Надежда Стасова, Александра Калмыкова и др. В своей аргументации они воспроизводили, главным образом взгляды европейских феминисток того времени и в теоретическом отношении не были оригинальны. Поскольку в Российской империи разным социальным группам было нелегко добиваться изменения законодательства, то российские феминистки и сочувствующие им концентрировались, в основном, но вопросах женского образования и общих гуманистических идеях, в отличие от их западных коллег, для которых главной задачей было изменение законодательства.

Россия была страной доминирующего стиля в философии: также как в русской архитектуре со второй половины XVIII века доминировал классицизм, что являлось манифестацией идеи о Российской империи, как о наследнице исторической миссии античной цивилизации, так в философии доминировал романтизм, выступавший в качестве критики официальной классицистической позиции. Основные идеи философского романтизма, как русского, так и западноевропейского, были следующими. Романтики считали время в котором они живут «кризисом культуры». Причину этого кризиса они видели в расколе целостной средневековой культуры на отдельные специализированные области человеческой деятельности (философии, искусства, повседневности, образования, религии и так далее) которые больше не были соединены вместе верой в Бога в одну культурную систему. Именно этот процесс Ф. Ницше назвал «смертью Бога». Эта развалившаяся на фрагменты культура уже не способна гармонизировать существование личности и обрекает её на одиночество, неуверенность и тревогу перед материальным безбожным миром. На место органической целостности религиозной жизни культуры приходит рационалистическая и техническая буржуазная цивилизация, которая в философии романтизма становится главным объектом критики, поскольку отчуждает людей от результатов их труда, от других людей и от мира вообще. В мире товарно-денежных отношений больше невозможно чувствовать сопричастность к кому или к чему-либо. Взяв за образец культуру прошлых эпох, романтики стремились восстановить целостность культуры, преодолеть смерть Бога сначала через консервацию народной религиозности (славянофилы), затем на пути богоискательства (Соловьёв и последующие религиозные философы), и, наконец, через идею богостроительства, то есть признания смерти Бога как свершившегося факта и поиска стратегий создания нового богочеловека, способного занять место христианского Абсолюта в умах и сердцах людей (космизм, авангард).

Романтические установки оказали огромное влияние и на третье течение в русской мысли, революционно-социалистическое, в числе которого стоит особенно отметить русских марксистов. Представители этого направления, начиная по крайней мере с А.И. Герцена, в целом были настроены профеминистски.

Напротив, русские романтики демонстрировали как явную мизогинию и отвращение к женской телесности, так и неприятие женского освободительного движения. Так, В.С. Соловьёв прямо отрицал за женщинами право на высокие духовные переживания, а также отрицал возможность духовного отношения к реальным женщинам, во имя единения мужчины с вечной потусторонней женственностью. Н.А. Бердяев приписывает женщинам лживость, лицемерие, половую стихию и отсутствие личности как органические качества. Н.Ф. Фёдоров мечтал о воскрешении отцов сыновьями, про воскрешение женщин он упоминал только в связи с тем, что будет сохранено разделение меду полами и женщины смогут выполнять рутинную женскую работу на благо воскресения отцов и любви к ним [9].

Это особенность не только русского, но и европейского романтизма. Особенно уместно здесь было бы вспомнить многочисленные рассуждения Ницше (оказавшего громадное влияние на русскую мысль) о женщинах [Например, 8. С. 344 – 346]. Удивительно, что такой глубокий мыслитель как Ницше воспроизводит самые расхожие обывательские стереотипы о женщинах. Ж. Деррида в работе «Шпоры: Стили Ницше» выступает в качестве адвоката Ницше перед феминистскими обвинениями. Да, Ницше действительно считал, воспроизводя патриархальные стереотипы, женщин неразумными, эмоциональными существами, находящимися в плену своих собственнических страстей, не способными подняться своим умом к высшим материям, и во всём этом они полностью противоположны мужчинам - рациональным, ищущим истину и создающим культуру. Однако, стоит принять во внимание, что Ницше отрицательно относился к поиску Истины, построению умозрительных систем, рационализму и окружающей его культуре мелких людей. Поэтому Деррида делает вывод, что Ницше ценит в женщинах то, в чём обвиняет их сознание обывателя. А феминистское движение, по Ницше, может отнять у женщин все их иррационалистические преимущества и превратить их в догматически мыслящих мужчин: «Это «мужчина» верит в то, что его дискурс о женщине или об истине касается… женщины. Это «мужчина» верит в истину женщины, в женщину-истину. И поистине, женщины-феминистки, на которых Ницше изливает свой сарказм, это — мужчины. Феминизм есть действие, при помощи которого женщина желает уподобиться мужчине, догматическому философу, домогаясь истины, науки, объективности, то есть вместе с вирильной иллюзией в полном ее объеме, и эффекта оскопления, неизбежно сюда примыкающего… «Не обнаруживается ли крайне дурной вкус в том, что женщина таким путем старается стать ученой (научной: wissenschaftlich)?»» [6. С. 127.]. Отношение же русских религиозных философов к женщинам, хоть и носит некий элемент амбивалентности, например, у В.В. Розанова, но в целом более однозначно отрицательное.

Всякий романтизм генетически связан с революцией и возникает как реакция на её неудачу [7; Об этом же говорит Делёз в «Алфавите» (литера G)]. Русская революция поэтому может рассматриваться как продолжение всех предыдущих, поскольку она была вдохновлена именно идеями романтизма, который определял духовный климат России предреволюционных лет. Неслучайно критики романтического проекта в ХХ веке часто подчёркивали, что именно романтическими идеями вдохновлялись большевики для оправдания террора и культа личности.

Но и происхождение феминизма хотя бы отчасти связано с революциями и гражданскими войнами. Английская революция и гражданская война вдохновили оригинальные тексты Мери Эстел и Арфы Бенн. В ситуации Французской революции Олимпия де Гуж создала «Декларацию прав женщины и гражданки». Гражданская война в США стала катализатором развития американского феминистского движения. И конечно русская революция и Гражданская война сформировали, хоть и на короткий период, хронотоп, в котором смог развернуться исключительно передовой феминистский дискурс. Гражданские войны и революции размывают стабильные границы социальных ролей и сексуальных норм. Чем менее стабильна культура, тем слабее границы гендера. (Стоит отметить, что размыванию гендерных ролей и развитию феминизма способствуют не только политические, но любые революции. Кроме того, поскольку за политическими революциями часто следует котрреволюционная реакция, то мы должны признать, что политическая революция слишком ненадёжный шанс в феминистской борьбе. Не стоит возлагать на неё особенных надежд.) В России «с 50-х годов XIX века некоторые также испытывали  влияние нигилистских идей о немедленном личном освобождении через полную моральную, сексуальную и интеллектуальную свободу, что оставило России в наследство сексуальный радикализм и экспериментирование, которые проявились после революции» [2. С. 136 – 137.]. Любая гражданская война это период нестабильности, когда любая потенциальность может стать реальностью.

Итак, романтиков очень тревожила ситуация кризиса культуры, когда «всё возрастающее вторжение техники в жизнь Европы и вызванное ею разложение привычной целостной картины мира постепенно привели к переживанию смерти Бога или, точнее, убийства Бога, совершённого новым технизированным человечеством. С исчезновением мирового единства, гарантировавшегося творческой волей Бога, горизонт земного существования разомкнулся, и за многообразием видимых форм этого мира открылся чёрный хаос» [3. С. 32 – 33.]. Из мира совершенно исчезало всё мистическое и сакральное, не оставалось темноты. Судьба одинокого человечества без Бога больше ничем не гарантирована (Отсюда знаменитая фраза Достоевского: «Если Бога нет, всё дозволено»). Более того, каждому мыслящему человеку было ясно, что наступление индустриальной цивилизации на культуру не остановятся и распад продолжится, что, в конечном счете, обернётся гуманитарной катастрофой (так что нет ничего удивительного, что романтики предсказали русскую революцию: коллапс культуры, которая явно распадалась и уплощалась на глазах, должен был рано или поздно произойти). Остановить технический прогресс и повернуть его вспять – вот мечта романтизма и осуществить эту мечту мог только Бог. Но на Бога в дискурсе Нового времени уже нельзя было надеяться всерьёз, даже говорить о нём всерьёз уже было невозможно.

Чтобы создать новую целостную культуру взамен разрушенной старой, требовался новый субъект вместо Бога – сверхчеловек («Бог умер, чтобы жил сверхчеловек» (Ницше)), требовалось создать новые мифы, важность чего понимал Ницше уже в своих ранних сочинениях, чем и занялись романтически ориентированные художники и мыслители. Естественно, что первоначально сверхчеловек (под которым понимался именно носитель новой культуры) мыслился только как мужчина. Однако, достаточно скоро в искусстве, а затем в философских построениях появляется образ Новой женщины как нового субъекта культуры и реализации идеи сверхчеловека по ту сторону старой морали. Она появляется в романах Н.Г. Чернышевского, И.С. Тургенева, Ж. Санд и других писателей эпохи. Временами даже проходят идеи о том, что сверхчеловеком может быть скорее женщина, чем мужчина. Тот же Бердяев уже после революции писал, что наступающая эпоха нового средневековья будет временем, когда женщины будут играть гораздо большую роль, чем в Новое время, то новое средневековье будет временем женщин [1].

Профессиональный революционер, интеллигент-народник становится олицетворением нового типа человека, он подобен авангардному художнику – творцу не просто новых художественных форм, но самой жизни [3. С. 10.]. А поскольку «профессия революционерки была единственно открытой для женщин, где её могли бы приветствовать как равную, позволить её талантам полностью раскрыться и разрешить ей совершенствоваться» [2. С. 136.], то и женщины смогли впервые стать наравне с мужчинами полноправными субъектами культуры в деле строительства нового общества и нового Бога.

Подобную возможность совершенствоваться и самовыражаться женщинам в начале ХХ века представилась в рамках авангардного искусства, прежде всего в живописи и литературе. Авангардное искусство, в отличие от классического, ориентировалось не на воспроизведение реальности, а на её создание, поэтому оно предлагало гораздо большие возможности для выражения авторской индивидуальности, а значит и репрезентации особой женской индивидуальности. Художницы-авангардистки как новый тип субъекта художественного творчества создавали в своих произведениях оригинальную художественную реальность, которая привлекала внимание к женскому опыту и способу мироощущения. Фактически искусство женщин-авангардисток было своего рода (авто)портретом Новой женщины, а если вспомнить богостроительские намерения авангарда, то это был портрет именно женщины обожествлённой.

Большевики внимательно относились к этим идеям, стремясь заручиться поддержкой женщин из рабочего класса. Уже в 1900 году Н.К. Крупская в брошюре «Работница» применила классический марксистский анализ к женскому вопросу и призывала женщин к участию в классовой борьбе во имя построения коммунизма. Тем самым, марксизм был едва ли не единственным философским направлением в России, кто не закрывал для женщин путь к достижению идеала, и даже подчёркивал, что роль женщин в достижении этого идеала не менее важна, чем роль мужчин. Ленин считал необходимым мероприятием для построения социализма освобождение женщин из домашнего рабства через разрушение мелкого домашнего хозяйства и преобразование его в крупное [7. С. 95 – 97.]. Также он считал необходимым для освобождения женщин проводить не только экономические, но и культурные преобразования, повлиять на психику женщин и мужчин, вытравить у последних рабовладельческую точку зрения, с которой «мужчины спокойно смотрят, как женщины изнашиваются и в мелкой работе, однообразной, изнуряющей и поглощающей время и силы, работе в домашем хозяйстве… их кругозор при этом сужается, ум тускнеет, биение сердца становится вялым, воля слабой» [11. С. 126 – 127.]. Здесь Ленин фактически применяет к положению женщин концепт отчуждения, - краеугольный не только для марксистов, но и для романтиков, - и пишет о них в тех же выражениях, в каких Маркс и Энгельс писали о положении пролетариата. Сходных позиций придерживался и Л. Троцкий. Он расширил понятие освобождения и, вслед за Лениным, рассматривал его не только как общественное и юридическое, но и как освобождение в семье, которое достигается гораздо сложнее. Также Троцкий подчёркивал важность матери как субъекта реализации коммунистического проекта: «Нельзя двигаться вперёд, покидая женщину в глубоком тылу. Женщина – мать нации. Из женской каббалы вырастают предрассудки и суеверия, окутывающие детство новых поколений и глубоко проникающие во все поры человеческого сознания. Лучший и наиболее глубокий путь борьбы с религиозностью – это путь всесторонней заботы о матери… Освободить мать, значит перерезать последнюю пуповину, связывающую человечество с тёмным  и суеверным прошлым» [Цит по: 2. С. 139.].

В развитии феминистской мысли и практики в революционной России особенного успеха добилась Александра Коллонтай, бывшая в годы Гражданской войны народным комиссаром государственного призрения и заведующей женотделом ЦК партии большевиков. Примечательно, наиболее активная деятельность женотдела, которая заключалась в просвещении женщин относительно их прав, в борьбе со стереотипами традиционной гендерной культуры и в конкретном улучшении положения женщин. Созвучно с идеями авангардистов и религиозных философов, Коллонтай видела выход из существующего социокультурного кризиса в коренном изменении человеческой психики, через «обогащение её «любовной потенцией»» [11. С. 142.]. Сексуальный кризис также глубок как кризис культуры, - фактически Коллонтай отождествляет их, - и его преодоление возможно только путём одновременного развития сексуальности и коммунистической революции. Она критикует институт моногамной семьи как нерасторжимой ячейки общества и основанной на культурно-психологическом чувстве собственности [11. С.143.], крайне вредном в социалистическом обществе. В качестве одного из самых отрицательных факторов, уродующих человеческую психику при капитализме Коллонтай рассматривает проституцию: благодаря ей в психике и мужчины, покупающего тела женщин, и у самой проститутки, и в культуре в целом формируется паттерн отношения к женщине как к объекту и товару. Женщины при этом переживают чувство отчуждения по отношению к своему собственному телу. Таким образом, пока существует проституция и нерасторжимая моногамная семья, преображение общества на основании коммунизма и любви будет невозможным. В будущем обществе «половая любовь будет не просто «голосом природы – биологическим инстинктом воспроизводства», «не прикрашенным чарами любви» (Эрос бескрылый), но в этих отношениях будут присутствовать нежная и товарищеская любовь равных, когда партнёры сохранят свою индивидуальность («без мужского самодовления и рабского растворения своей личности в любви со стороны женщины»), и «любовь-долг к коллективу» (Эрос крылатый)» [2. С. 145 – 146.]. Чем более развита индивидуальность личности, тем сложнее её духовные переживания, отсюда достижение крылатого Эроса есть плод лично-общественного развития. Новая любовь пролетарской идеологии не поглощает личность целиком, но открывает многоранность и многострунность любовного общения. Итог такой любви не только и не столько физическая близость, но единство творческой воли как выражение любви. Даже секс тогда понимается как форма культурного творчества. Героиня одноимённого романа Коллонтай Василиса Малыгина является реализацией идеала новой женщины и новой любви: она стыдится своей ревности, побеждает в своих чувствах буржуазную мораль собственности и преобразовывается как строительница коммунизма. Что характерно, её муж-большевик оказывается неспособным на такую перестройку сознания. Коллонтай в соответствии с русской культурфилософской традицией поиска и обоснования идеала «как вектора исторического пути… (т.е. «ценности-цели»)… и как образа Совершенства» [12. С. 187.], находит этот идеал и абсолютную ценность в любви-товариществе, которая больше не обязана быть интимным делом. «Коммунистическое… общество будет основано на товариществе и солидарности, так что интимные отношения и эмоциональный комфорт не будут привязаны к семье либо к половым отношениям. Сексуальная любовь… станет частью возросшей человеческой способности любить» [2. С. 145.]. Даже материнский инстинкт женщин Коллонтай предлагает культивировать и использовать на благо общества, поддерживая и развивая его не только для заботы о своём биологическом ребёнке, но и о всех других детях в рамках общественных детских садов [2. С. 139 – 151.; 11. С. 140 – 215.].

Идеи Коллонтай во многом созвучны не только марксистской философии, но и многим другим, зачастую далёким от марксизма и феминизма течениям в русской мысли. Сохранение индивидуальности в новой любви-товариществе в преображённом коммунистическом обществе всеобщей коммуникации напоминает исихастскую и вообще христианскую идею мистического преображения в соединении и общении со Христом, при сохранении собственной личности. «Фундаментальная позиция патристики состоит в том, что общение с Богом, Богопричастие не умаляет и не разрушает человечности, но сообщает ей полноту… Обожение, соединение с Богом сохраняет идентичность человеческой личности, её самотождество и самосознание, человек не остаётся таким же, но он остаётся собою… Пётр остаётся Петром, Павел – Павлом и Филипп – Филиппом; каждый, исполнившись духа, пребывает в собственном своём естестве и существе» [10. С. 156.]. Фактически именно такой проект преображения человечества, но не в Боге, а в любви и общении, предлагает Коллонтай. Концепция коллективного воспитания детей, проводимого, дабы не допустить передачи старых ценностей через семью, подобна идеям авангардистов об уничтожении произведений искусства прошлого, чтобы через них не допустить передачи ценностей и смыслов буржуазной культуры [3. С. 9 – 55.]. С русским космизмом Коллонтай роднит идея рационального регулирования материнства и сексуальности как природных факторов [Анализ биополитических идей Н.Ф. Фёдорова и В.Н. Муравьёва в: 4. С. 17 – 24.].

Все эти смелые проекты так и не были реализованы, но гражданская война и была той средой, где эти проекты смогли получить теоретическое оформление. Гражданская война это время текучести и нестабильности ценностных и смысловых систем. Эпоха политических проектов, наступившая в истории человечества вслед за эпохой религиозной, ещё далека от завершения [3. С. 16 - 17.], и опыт установления советской власти нуждается в изучении, что бы с учётом этого опыта мы могли бы скорректировать собственную практику. А поскольку время начала революций и их конечные результаты невозможно предсказать заранее [13. С. 388 - 389.], нам необходимо пребывать в «настороженном существовании» (Ж. Делёз), поскольку мы никогда не знаем, когда представится шанс реализовать те возможные векторы развития культуры, которые сегодня существуют в виде идей.

Список литературы

1. Бердяев, Н.А. Новое Средневековье. Размышление о судьбе России [Электронный ресурс] / Н.А. Бердяев. – Режим доступа: http://www.magister.msk.ru/library/philos/berdyaev/berdn010.htm
2. Брайсон, В. Политическая теория феминизма / В. Брайсон. – М.: Идея-Пресс, 2001. – 304 с.
3. Гройс, Б. Gesamtkunstwerk Сталин / Б. Гройс – М.: ООО «Ад .Маргинем Пресс», 2013. – 168 с.
4. Гройс, Б. Александр Дейнека = Alexander Deyneka / Б. Гройс. – М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. – 64 с.
5. Гройс, Б. Ничего «актуального» в современном мире больше нет / Б. Гройс // Журнал "Коммерсантъ Власть" №7 от 21.02.2011 - С. 58.
6. Деррида, Ж. Шпоры: Стили Ницше / Ж. Деррида // Философские науки. – 1991. – № 2. – С. 118-142.
7. Маркс, К., Энгельс, Ф., Ленин, В.И. О женском вопросе / К. Маркс, Ф. Энгельс, В.И. Ленин. – М.: Политиздат, 1971. – 224 с.
8. Ницше, Ф. По ту сторону добра и зла: Сочинения / Ф. Ницше. – М.: Изд-во Эксмо; Харьков: Изд-во Фолио, 2006. – 848 c.
9. Осипович, Т.Е. Ненависть к женщине в русской утопической философии [Электронный ресурс] / Т.Е. Осипович. – Режим доступа: http://fakeoff.org/socium/nenavist-k-zhenschine-v-russkoy-utopicheskoy-filosofii.
10. Хоружий, С.С. К феноменологии аскезы / С.С. Хоружий. – М.: Издательство гуманитарной литературы, 1998. – 352 с.
11. Цеткин, К., Коллонтай, А. Чего хотят женщины? / К. Цеткин, А. Коллонтай. – М.: Алгоритм, 2014. – 240 с.
12. Шибаева, М.М. Культура в «зеркале» русской мысли: Монография / М.М. Шибаева. – М.: МГУКИ, 2001. – 249 с.
13. Штомпка, П. Социология социальных изменений / П. Штомпка. - М.: Аспект Пресс, 1996. – 416 с.